Учитель: Белоусова С.О.
В Первой «Книге царств» в 17 главе (стихи 14 – 23) рассказывается о том, как в израильского царя Саула вселился злой дух, а юный воин и певец Давид изгонял его, играя на гуслях, и сделался царским оруженосцем. У Байрона в стихотворении « My soul is dark” этот незатейливый сюжет обретает огромную зловещую силу, превращаясь в излияние тоски, отчаяния, страстной жажды исцеления:
| Or else this heavy heart will burst; | Иначе это тяжёлое сердце разорвётся, |
| For it hath been by sorrow nursed, | Ибо оно вынянчено горем, |
| And ached in sleepless silence long; | И долго болело в бессонной тишине, |
| And now 'tis doom'd to know the worst, | И теперь оно осуждено узнать самое худшее, |
| And break at once – or yield to song. | И разбиться сразу – или податься песне. |
В своём непревзойдённом переложении библейского текста Байрон в стихотворении « Еврейская мелодия» точно передал содержание и систему образов подлинника. Композиционно это проявляется в переплетении двух тем: темы мрачного состояния души и темы надежды на преодоление этой угнетённости. Первая находит своё воплощение в просьбе, чтобы песнь была мрачной, в образе слезы, жгущей мозг, в опасении, что сердце разобьётся и погибнет. Но сюда вплетается и вторая тема - мысль, что этого можно избежать, надежда, что слеза перестанет жечь мозг, а сердце, поддавшись песне, спасётся. И придет черёд звукам радости.
М. Ю.Лермонтов усилил эмоциональное звучание стихотворения «Еврейская мелодияя». Этому, по-видимому, способствовала замена размера оригинала четырёхстопного ямба с мужскими рифмами – чередованием строк шести- и четырёхстопного ямба с мужской и женской рифмовкой, «неполнота» второго стиха (всего 3 стопы) ещё более повышает эмоциональное напряжение.
Помимо И. Ю Лермонтова это стихотворение переводили А. Фет «Моя душа в печали», Н. Гнедич «Душе моей грустно», А. Киров «Душа моя мрачна! Играй, певец, младой…», И. Козлов « Душа моя объята тьмою», И. А. Бунин «Душа моя печальна» и другие. И. А. Бунин создал свой перевод, несомненно, под влиянием М. Ю. Лермонтова.
Душа моя печальна. Спеши, певец, скорее арфу взять;
Печаль в душе моей бунтует!
Пускай могучие аккорды зазвучат
И слух мой очаруют!
Коль в сердце спит надежда – то от сна
Восторги музыки её пробудят,
Коль есть в очах слеза - то упадёт она-
И мне отраднеё будет.
Но грусти песнь, певец, пусть зазвучит,
Нельзя мне веселиться.
Мне надо слёз,- душа моя болит,
Она готова раздробиться;
Она сносила долго тяжкий гнёт
И мучилась в молчании…
Лермонтовский герой – трагический, борющийся, страдающий. У Бунина Саул говорит: «Моя душа печальна». Слово «печальна» говорит о мягкости героя, поэтому его Саул - слабый человек.
Удлинение первой строки у Лермонтова и Бунина предопределено отличием русских слов от английских – все они длиннее: «My soul is dark» - английские слова одно сложные; « Моя душа мрачна» - русские слова двусложные (Лермонтов), «Моя душа печальна»- два слова двусложные и одно трёхсложное (Бунин).
Оба поэта сохранили анафору:
И если не навек надежды рок унёс,
Они в груди моей проснутся,
И если есть в очах застывших капля слёз –
Они растают и прольются.
(М.Лермонтов)
Коль в сердце спит надежда – то от сна
Восторги музыки её пробудят,
Коль есть в очах слеза - то упадёт она-
И мне отраднеё будет.
(И. Бунин)
М. Ю. Лермонтов усилил эмоциональное звучание стихотворения. Этому, по-видимому, способствовала замена размера оригинала четырёхстопного ямба с мужскими рифмами – чередованием строк шести- и четырёхстопного ямба с мужской и женской рифмовкой, «неполнота» второго стиха (всего 3 стопы) ещё более повышает эмоциональное напряжение.М. Ю. Лермонтов усилил трагические интонации подлинника. Байрон оставлял страдальцу надежду – « это тяжёлое сердце разорвётся…и осуждено… податься песне», (библейский подтекст: «…и отрадней и лучше становилось Саулу, и дух злой отступил от него»), а Лермонтов добавил от себя отсутствующий в подлиннике «кубок смерти, яда полный» и «венец». Упоминание о царственном сане Саула приближает переложение «Еврейской мелодии» к библейскому тексту:
Пусть будет песнь твоя дика. Как мой певец,
Мне тягостны веселья звуки!...
И грозный час настал – теперь она полна,
Как кубок смерти, яда полный.
Бунинский Саул также не хочет верить, что его душа успокоится, и он спасётся.
Мне надо слёз,- душа моя болит,
Она готова раздробиться;
Она сносила долго тяжкий гнёт
И мучилась в молчании…
